|
Эта картина считается вершиной творчества Брюллова, как портретиста. И вновь, как и во «Всаднице», соединяются парадный и жанровый портреты. На полотне
одновременно и мать, ласково обнимающая дочь, и графиня, принадлежащая к знатнейшим фамилиям Европы, являющаяся родственницей императора. Поразительно, но это соединение еще более
органично и естественно, чем во «Всаднице».Графине на полотне нет дела до зрителей, она смотрит вдаль, в сторону, ее взгляд то ли блуждает в какой-то фантастической, привлекательной стране,
то ли пытается провидеть будущее.
Девочка же напротив – вся устремлена к зрителю, ее глаза вопрошают: «Я тебе нравлюсь?». Кокетливо согнутая ножка, расслабленная томность лица и сосредоточенность взгляда только усиливают
впечатление. Клубящийся алый занавес напоминает полыхающее небо Помпеи, вот только за ним открывается картина шумного бала, где султан беседует с Меркурием, мелькают фигуры в разнообразных, сказочных
одеяниях. Все в масках – бал-маскарад, только графиня с дочерью открыли лица, совершенно не скрывая своей красоты.
Считают, что Брюллов показал на портрете, как графиня «покидает этот маскарад жизни, где каждый пытается выдать себя не за того, кто он есть на самом деле». Графиня – сама честность и
искренность, в противоположность маскам, оставшимся позади.Возможно, и был такой подтекст у картины: «Самойлова, полная человеческого достоинства, пренебрежительно скинувшая маску, гордо демонстрирует свою непричастность к лицедейству света».
Может быть, именно это и хотел показать художник, тем более, что графиня вызывала недовольство двора, император считал ее поведение вызывающим (должно быть, слишком искренним и
непосредственным, что нарушало принятые каноны поведения).
На полотне действительно изображена женщина, которой глубоко безразлично мнение о ней окружающих, особенно если эти окружающие таковы, как гости маскарадного бала. Она пренебрегает ими,
как и всем светом. Маска, которую она едва удерживает пальцами, вот-вот упадет, отброшенная за ненадобностью.Явственно видно, что художник восхищался этой женщиной, почитал ее за идеал – иначе ему не удалось бы во всей полноте передать всю прелесть ее лица, совершенно экзотической, не российской
красоты, плавный изгиб стана, нежность и изящество рук.
В русской живописи, возмоно, только Брюллов умел использовать бравурную роскошь аксессуаров, щедроее богатство красок, патетическое красноречие приемов парадного портрета для выражения
искреннего, иногда даже интимного чувства. Поэтому А.Бенуа, суровый критик Брюллова, вынужден был признать, что в портрете графини Самойловой Брюллову удалось, "вероятно, благодаря
особенному его отношению к изображаемому лицу, выразить столько огня и страсти, что при взгляде на них сразу становится ясной сатанинская прелесть его модели"1Самойлова изображется
уходящей с костюмированного бала во дворце. Карнавальная, фантастическая обстановка, полуреальный, полутеатральный интерьер, причулдливые персонажи - восточный султан, юная девушка,
Меркурий - означают "по рассказам самого Брюллова, аллегоричский "маскарад жизни""2. Сверкающие потоки краски словно льются на холст, умело направляемые кистью
художника. Суховато-расчерченная архитектура задника оттеняет сочность, стремительность живописи первого плана. Полнокровность этой живописи, скульптурная пластика объемов торжестуют
над мнимостью мира, оставляемого героинями произведения. Грациозная Амацилия испытующе смотрит прямо в глаза зрителю, словно устанавливая связь с реальным пространством перед картиной.
Но над всем цаственно господствует величавая фигура графини, ее прекрасное, свежее лицо, обрамленное змеящимися черными локонами, эффектно сияет на фоне алого занавеса, как будто
взметенного ветром, поднятым стремительным уходом Самойловой. Смелый, ликующий, полный свободной страсти взгляд устремлен на волю, вдаль от лицедейства маскарада. Пренебрежение к
светским условностям и независимость графини нередко вызывали раздражение двора, и сюжет картины, мотив ухода, разрыва, находит объяснение в ее гордой натуре, восхитившей Брюллова.
Графиня Ю.П. Самойлова (1803-1875)3, последняя из рода Скавронских, внучка графа П.П. Палена, унаследовавшая огромное состояние, рано разошлась с мужем, надалеким светским
бонвиваном графом К. Самойловым. В ее имении под Петербургом Графская Славянка (кстати, дом там ей построил А.П. Брюллов, брат художника) собирался цвет общества, но больше она
любила свободную жизнь в Италии, где в ее палаццо в Милане и на вилле на озере Комо бывали поэты и художники, Россини, Беллини и Доницетти. Там в 1827 году она познакомилась с
Брюлловым, и они полюбили друг друга. Художник неоднократно писал ее в Италии, а этот портрет создан в Петербурге, где Брюллов снова встретился с Самойловой, приехавшей на родину
по делам наследства, и где возобновилась их дружеская близость. Не имевшая собственных детей графиня в Италии удочерила девочек Паччини. Отец Амацилии был популярным в свое время
композитором, и любопытно, что впечатление от постановки в Неаполе его оперы о гибели Помпеи сыграло немаловажную роль в сложении замысла знаменитой картины Брюллова.
Из-за отъезда Самойловой в 1840 году художник не успел завершить картину. После смерти Брюллова графиня писала его брату: "...мой неоконченнынй портрет... я сохраню тщательно,
как реликвию от моего дорогого и оплакиваемого Бришки, которого я так любила и которым я так восхищалась, как одним из велчайших когда-либо существовавших гениев"
Наверх
|
